Мы погибнем вчера - Страница 48

Пока пара бежала, остальные открывали огонь из карабинов.

Когда они подбежали метров на тридцать – Семененко приготовил для них сюрприз – пару гранат-толокушек. Юра знал, что задержка запала длинная – аж до восьми секунд, хотя официально четыре-пять. Поэтому бросал не сразу. А через три секунды.

'Тридцать один, тридцать два, тридцать три… На!'

Немец тоже знал о задержке, поэтому, когда граната, подпрыгивая, прикатилась к нему – он ее схватил и попытался метнуть обратно, но не успел, рухнув безголовым и одноруким телом на дымящуюся землю.

– Пять… – флегматично считал дед, дожидаясь оплошности противника. Один заметил, откуда вылетела граната и привстал, прицеливаясь. И тут же, получив пулей в шею, ткнулся в травку, обильно поливая ее кровью. – Четыре…

Немцы растерялись. За какие-то пятнадцать минут потеряли уже шесть человек. А сколько партизан там в лесу? Стреляют редко, но чертовски метко. Назад нельзя – расстреляют как в тире, доннерветтернохайнмаль! Значит вперед – одним рывком!

Старший из оставшихся громко заругался и:

– Ein, zwei… Drei!

Они бросились вперед и тут с левого фланга выскочил с ревом Толик, замахнувшись топором. А за ним с таким же диким ревом неслись пленные!

Немцы опешили буквально на секунду, но этой секунды Толику хватило, чтобы врезать топором под каску ближайшему фрицу. Лезвие разрубило пол-черепа и застряло. Толик выпустил рукоятку – солдат рухнул мешком – и с голыми руками бросился на следующего. Вид его был так ужасен, что немец лишь попятился, и тут же был сбит с ног.

Юрка и дед, воспользовавшись моментом, тут же открыли стрельбу по оставшимся двоим.

Через пару секунд все было закончено.

Красноармейцы стояли, тяжело дыша, на поле боя, недоуменно разглядывая друг друга и бывших конвоиров, словно не веря, что они свободны, что они живы. Юрка с дедом вышли из леса с винтовками на перевес.

Несколько секунд стояли молча друг перед другом. А потом бросились обниматься.

– Оружие соберите, черт вас дери, – рявкнул, наконец, Кирьян Васильевич. – Все собрать, документы, еду, фляги, ремни. Бегом!

– Э? – вдруг остановился Юрка. – А где берсеркер-то наш?

Оказалось, что Толик так и лежит на немце.

Они подбежали к нему, перевернули.

На губах пузырилась розовая пена, а из груди торчал нож.

Успел, таки ганс…

Глава 10. Европейцы, млять…

Окопчик наш – последняя квартира,

Другой не будет, видно, нам дано.

И черные проклятые мундиры

Подходят, как в замедленном Кино.

И солнце жарит, чтоб оно пропало,

Но нет уже судьбы у нас другой,

И я кричу: "Давай, Виталий Палыч!

Давай на всю катушку, дорогой!"

Юрий Визбор

Вот уже полчаса Толика тащили на импровизированных, сделанных из шинели и двух палок, носилках. Время от времени он приходил в сознание, пытался что-то сказать, но Юрка Семененко каждый раз закрывал ему рот:

– Молчи, Толян, молчи! Нельзя тебе говорить. Вот придем сейчас – у нас там врач есть, он тебя на ноги быстро поставит.

Кинжал они вытаскивать не стали. Понятно было, что легкое пробито, а лезвие перекрывает кровеносные сосуды. Достанешь – и он захлебнется в собственной крови. Путь уж Валерка разбирается.

Шестеро красноармейцев менялись через каждые пять минут. Очень уж тяжел был здоровяк Толя Бессонов – за центнер, а бойцы ослабли на похлебке из брюквы.

Немцы и сами особо не шиковали в котле, подчистую грабя местное население, а на пленных обращали внимание в последнюю очередь.

Но шли, почти бежали.

И успели.

Ритка, когда увидела носилки, даже не заметила незнакомых бойцов. Просто метнулась к ним с криком:

– Кто?

Но ее опередил хромающий Валерка, протирая на ходу очки.

– Толик, Господи, да как же это, Толик, очнись! – Юра с дедом еле оттащили ее от раненого.

– Чего, знакомы, что ли? – поинтересовался долговязый красноармеец, натянувший пилотку до ушей.

– Знакомы, знакомы… Сейчас и с вами знакомиться будем, пока там дохтур колдует. Отряд! Становись! – рявкнул неожиданно Кирьян Васильевич.

И партизаны, и красноармейцы немного замешкались. Первые – совсем не привыкли, вторые несколько отвыкли.

– Рррняйсь! Смирррна! – Кирьян Васильевич прищурился, обходя строй.

Десять человек – это уже серьезно. Это уже отделение.

– Я – командир партизанского отряда унтер-офицер Кирьян Богатырев. Вопросы ко мне?

Красноармейцы недоуменно переглянулись. Долговязый поинтересовался:

– Это какой-такой унтер-офицер?

– Унтер-офицер, отделенный командир четвертого отделения четвертого взвода пятнадцатой роты сто двадцать четвертого пехотного Воронежского полка!

– Царской армии что ли? – долговязый презрительно ухмыльнулся. – Так нет уже царской власти, двадцать пять лет уж как нет.

– Не царской, солдат, армии, а русской. И команды вольно я не давал! Встать смирно!

Боец дернулся, опустив руки.

– Кто такой?

– Младший политрук Двадцатой стрелковой бригады Третьей ударной армии Долгих.

– А звать?

– Дмитрий.

– А как же ты, Дима, в плен-то попал?

Политрук помрачнел:

– Под Ватолино, зимой еще. Проверял боевое охранение. Разведка немецкая…

– Понятно. Разведка, значит… Так что ж тебя не расстреляли-то? Немцы жутко комиссаров не любят. Да и я не очень!

Долгих аж с лица сменился:

– Оно и понятно… Царская держиморда…

Юра с Ежом дернулись было, но дед резким жестом остановил их.